В космосе мы больше никому не нужны

Фрагмент интервью с Летчиком-космонавтом России Михаилом Тюриным: От нашей космонавтики партнеры всё уже получили. И нас попросту не берут в будущее как ненужный балласт

4 ответа на вопрос, почему Россия теряет космос:

Могут ли партнеры по Международной космической станции (МКС) обойтись без России?

— Да. У нас сейчас нет ничего такого, чего бы не было у партнеров.

Можем ли мы обойтись без партнеров?

— Нет. Без американских систем связи мы даже хорошую фотографию в Центр управления полетами (ЦУП) передать не сможем.

Но, может быть, сейчас на МКС проводятся очень важные для нашей страны научные эксперименты?

— Почти не проводятся. В космос отправляют «лабораторные работы» для первокурсников.

Каким будет пилотируемый корабль, который придет на смену «Союзу»?

— Никто не знает. Но скорее всего, это будет гибрид асфальтоукладчика и болида «Формулы-1».

В 1998 году, накануне Дня космонавтики, давал интервью газете моего родного Физтеха «За науку», и редакция вынесла в заголовок услышанную мной фразу американского астронавта: «Без русских в космосе мы — ничто!». А сегодня я как журналист беру интервью у российского космонавта, а он произносит формулу, ровно противоположную по смыслу. Становится страшно: какой же большой путь мы прошли всего за десятилетие!

Там у соседа — пир горой,
И гость — солидный, налитой,
Ну а хозяйка — хвост трубой —
Идет к подвалам:
В замок врезаются ключи,
И вынимаются харчи;
И с тягой ладится в печи,
И с поддувалом.
А у меня — сплошные передряги:
То в огороде недород, то скот падет,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щеку на сторону ведет.
Владимир Высоцкий

Собираемся ли мы летать?

— Михаил, сегодня я хочу поговорить о перспективах. Каково, на твой взгляд, ближайшее будущее российской космонавтики?

— Боюсь, это негативный сценарий. И если он с определенной вероятностью все же реализуется, последствия будут крайне тяжелыми.

— Тем более самое время взглянуть правде в глаза.

— Вот так, с места — в карьер? В таком случае я сразу оговорюсь на всякий случай. Правде в глаза мы можем смотреть только каждый со своей точки зрения. Другим в этом ракурсе что-то может показаться дискуссионным, что-то не вполне объективным. Но хотелось бы заметить, что моя позиция базируется на зрелой любви к своей работе, которая, в свою очередь, предполагает прежде всего жертвенность, терпение и — честность.

— Прогнозный сценарий — это описание связи свершившихся событий с возможными будущими. Может быть, негативные события, на которые, видимо, опирается твой сценарий, достаточно случайны?

— События, которые видятся нам случайными (чехарда с генеральными конструкторами в отрасли, непонятное распределение средств и т.п.), потому что мы не видим некоторые причинно-следственные связи, — на самом деле можно попытаться рассматривать как взаимосвязанные.

— Ну, давай для «моделирования» случайного (для тебя) выбора исходной точки нашего разговора я просто «ткну пальцем» в любую из проблем, которая сегодня волнует специалистов в отрасли. Пожалуйста — как обстоит дело с задачей создания нового пилотируемого корабля, который должен прийти на смену «Союзу»?

— Дают задание проектировать космический корабль вне всякой концепции. Формулировка: «Делаем корабль, чтобы лететь на станцию, чтобы потом лететь на Луну, чтобы потом лететь на Марс» — вызывает, по меньшей мере, удивление. Не бывает так, чтобы одна и та же машина и асфальтоукладчиком работала, и в гонке «Формулы-1» участвовала. А нам предлагается именно это.

Проектанты говорят: надо садиться только на двигателях, то есть без парашюта. А почему? Потому что только так правильно, а не иначе. Другие же не соглашаются: нет, прогрессивно садиться только по-самолетному. И перечисляют преимущества, но все — исключительно с точки зрения техники посадки. А то, что резервных аэродромов надо всюду понастроить, а на них еще снег чистить, не учитывается. Ладно, говорят, давайте тогда арендовать военные и коммерческие аэродромы. А сколько это будет стоить? Владелец аэродрома скажет: я за три часа до вашей посадки должен перестать принимать рейсовые самолеты — оплатите издержки. Нет уж, лучше по старинке на парашютах приземляться.

И все совещания по этому поводу сводятся к пустой перебранке нетехнического характера. Никакая сторона не может привести целостную аргументацию, которая естественным образом сложилась бы при наличии системности.

Почему-то утверждают: корабль надо делать на экипаж из шести человек. Почему именно шесть, а не семь и не пять? Ответа нет. Даже в домашнем хозяйстве такой подход не встречается: «Давай пригласим в гости шесть человек?» — «Почему шесть?» — «А просто так!» Всегда есть какая-то причина: либо за столом больше не умещается, либо закуски не хватает. А скорее всего, приглашаете тех, кого хотите видеть, при заданных ограничениях. Такое ощущение, что в новом космическом корабле никто летать и не собирается. Главное — «выбить» деньги.

— Да, есть цели реальные и псевдоцели. Стремление к псевдоцели («выбить» деньги) часто оправдывают желанием получить средства для достижения цели реальной. Но в наше время псевдоцели полностью вытесняют реальные…

— Космическая отрасль должна быть настроена на достижение реальных целей, причем целью не должны быть деньги. В торговле, в коммерции — да, целью оказываются деньги. А в космонавтике целью должен быть прогресс. Тогда появятся заказчики, и деньги придут. А у нас — сначала заработать, а потом видно будет. Это совершенно неправильный, катастрофически ошибочный подход.

— Хотели капитализм — получили капитализм. Теперь, пока период дикого капитализма не завершится, так и будет. А за это время в космонавтике мы отстанем навсегда, то есть потеряем ее, сами превратимся в заказчиков.

— Не думаю, что дело в общественно-экономической формации. На протяжении всей истории, со всеми ее формациями, стихи сочинялись, музыка писалась, научные открытия делались. Включая периоды дикого капитализма. Дело в отсутствии системности, внутренних противоречиях, несоответствии реальным условиям.

В будущее нас не берут

— Итак, в проектировании новых космических кораблей системности нет. Но, может быть, сейчас на МКС проводятся очень важные для нашей страны научные эксперименты, которые составят славу наших ученых и обернутся Нобелевскими премиями?

— И здесь не лучшим образом поставлено дело из-за отсутствия централизованного обеспечения.

— Как же так? Есть федеральная программа. Есть научно-технический совет. В нем специализированные секции работают, эксперты отбирают научные эксперименты на борт…

— И тем не менее очень много попадается таких, которые попросту, что называется, притянуты за уши. Или представляют собой элементарную имитацию бурной деятельности. А если что-то научное и встречается, часто оно того не стоит, чтобы огромные деньги тратить и в космос отправлять.

Вот попалось мне задание на один космический эксперимент. Читаю и глазам своим не верю: «Целью эксперимента является измерение вольт-амперной характеристики прибора такого-то». Для людей с техническим образованием, это как дважды два, это лабораторная работа для первокурсника. Зачем же ее в космос? И сколько стоит такая лабораторка?

Или другой пример. По программе надо было мне проводить медико-биологический эксперимент — изучение динамических возможностей мышечного аппарата. Такое устройство, вроде силового тренажера. И нагрузка очень приличная. Тело чужое, спина болит. После нескольких циклов я говорю методисту: «Слушай, не могу больше, больно». А он: «Потерпи. Надо. До тебя пятнадцать лет этот эксперимент космонавты проводили, и ни у кого проблем не было». Ну, просто слов нет! Это что за научный подход такой, который не позволяет на основании пятнадцатилетней статистики сделать необходимые выводы? Что за методика такая, которая способна сделать летающего космонавта нетрудоспособным? (Кстати, на этом эксперименте перед полетом Володя Дежуров мышцу себе порвал.)

А причина — та же. Сидит в лаборатории ученый и заказывает вновь и вновь один и тот же эксперимент. И некому сказать ему: «Угомонись. Хватит!». Другого полюса, противовеса нет, потому что вся система давно рассогласована.

— А можно назвать хороший пример научного эксперимента на борту станции?

— Конечно. Российско-германский эксперимент «Плазменный кристалл», который ставят Объединенный институт высоких температур Российской академии наук и немецкий Институт внеземной физики общества Макса Планка. Здесь фундаментальная наука в чистом виде. Люди ищут пути к новым открытиям.

— Но этот эксперимент еще со станции «Мир» тянется. И все экспедиции на МКС им занимаются. Тридцать российских космонавтов уже стали его участниками. Можно сказать, самый героический эксперимент эпохи: ни один исследовательский институт не может похвастать таким количеством Героев России, работающих лаборантами. Правда, лаборантам приходится трудиться в непростых условиях, в космосе. Но все равно по сравнению с постановщиками эксперимента они всего лишь лаборанты. И чем дольше проводится «Плазменный кристалл», тем менее он эффективен по критерию приращения знания на единицу затраченного ресурса. А космические эксперименты влетают в копеечку.

— Действительно, с точки зрения классической методологии всякий научный эксперимент должен иметь начало и конец и сводиться к проверке некоей гипотезы или теории. Эксперимент должен продемонстрировать либо их истинность, либо ошибочность. «Плазменный кристалл» же направлен на наработку материалов для дальнейшего осмысления.

Главное для меня в этом эксперименте другое: те, кто его ставит и проводит, работают на науку, а не на гранты, звания и должности.

Но эксперимент «Плазменный кристалл» оказывается модельным и в другом смысле. Когда он начинался, у нас были теоретики и станция, у немцев — экспериментальная база и деньги. Мы были нужны друг другу. Потом они постепенно перетянули к себе теоретиков, сделали «Колумбус», европейский модуль МКС. И, по большому счету, мы уже не нужны.

То же самое произойдет и с нашей космонавтикой!

Мы достаточно долго обслуживали нужды программы МКС, а ресурсов на развитие собственной космической программы не выделяли. При этом много говорили: «Какие мы молодцы! На нас МКС держится! Без нас в космосе никуда…». Нам вежливо поддакивали, кивали и делали свое дело: учились, строили свои космические корабли, развивали на борту науку. Мы не задумывались и не развивали новое. И вот это новое пришло из других стран. А у нас — ничего!

Совсем скоро российская космонавтика будет никому не нужна. От нашей космонавтики партнеры всё уже получили. Теперь нас можно и оттереть в сторону. Сейчас все уже имеют опыт работы на космической станции. И нас попросту не берут в будущее как ненужный балласт.

……

— Михаил, когда, по-твоему, была пройдена критическая точка, после которой кризис нашей космонавтики стал неизбежен? Я спрашиваю потому, что есть соблазн назвать дату распада Советского Союза. Но, думаю, это было бы упрощением. После 1991 года российская космонавтика выживала и выжила.

— Я отвечу, хотя полной уверенности у меня нет. Идет общий, закономерный, объективный, глобальный процесс. На всех уровнях оказались люди, не соответствующие масштабам задач.

Возьмите Н.С. Хрущева — не ахти какой мыслитель, но цели по масштабу ставил достойные. (Правда, добивался их достаточно уродливыми средствами, но это другой вопрос.) Он не боялся масштабно думать. А потом масштабы стали как-то съеживаться.

— Интересная мысль! То есть происходит уменьшение масштабов на всех уровнях. Масштабов притязаний, масштабов целей, масштабов задач, масштабов личностей. Космическая отрасль становится фракталом, самоподобным объектом. Так, веточка со своими собственными ответвлениями выглядит примерно, как и все дерево, если разглядывать их отдельно. А поставь рядом — масштабы-то разные!

— Да, проблема, как ни странно, сводится к масштабности. В космонавтике мы уже примерно с 1980-х исчерпали набор задач для долговременной орбитальной станции. Уже и орбитальный комплекс «Мир» можно было не делать, а ставить (возможно, параллельно) принципиально новые цели — для развития. Но как-то все пошло по накатанной колее и докатилось до МКС. Неплохо вроде, станции-то хорошие. Но нового качества нет. Это мое понимание, но я не уверен, что оно истинно.

И я понимаю наших высоких руководителей, которые просят хотя бы на пальцах объяснить, зачем все это надо. Но никто объяснить толком не может.

— Опять разные логики?

— Вот так, одни затрудняются объяснить, другие затрудняются понять. Нужно объяснять в той логике, в которой мыслит твой собеседник. А какими категориями мыслит правительство, я не очень понимаю. Однако предположение такое. Рассмотрим для примера три уровня лидерства: руководство коммерческого проекта, руководство отрасли, государственные мужи. Каждому уровню соответствует своя постановка задачи оптимизации вследствие разницы масштабов ответственности. Как следствие, используются разные системы показателей. Отсюда разные логики. Вот и попробуй с карандашом в руках доказать, что космонавтика может стать эффективной!

— К сожалению, когда говорят про эффективность, обычно не называют критерии эффективности. А без них «эффективность» становится просто бессмысленным словом.

— Правильно. А это азы теории оптимизации.

— Такое впечатление, что эту науку на практике никто не применяет. Все примерно, все на глазок, по наитию…

— Какое-то время назад считалось, что «академиев» кончать не обязательно, достаточно обладать классовым чутьем, ибо оно работает безошибочно. Современные упрощенные формулы тоже рекомендуют интуицию как ведущее качество руководителя. Критиковать руководство — дело не хитрое, это каждый может, однако хотелось бы, чтобы сохранялось соответствие масштабов озабоченности уровням лидерства. Иначе через некорректную постановку задачи произойдет подмена понятий. Скажем, детские книги печатать — эффективно или нет? Или стариков кормить — эффективно или нет?..

— Совсем недавно один известный политик публично заявил, что не надо стариков кормить, а деньги бросить на зарплату людям среднего возраста, рабочего.

— …Только бабушка может научить внучку тому, чему ни школа не научит, ни родители, которым некогда, потому что они зарабатывают деньги. Только дедушка не просто объяснит внуку, как стол починить, а как сделать это заботливо. Связь поколений обеспечивается тем, что мы наполняем ее неким культурным смыслом. Общество разваливается без этого. Вот и скажи, что неэффективно стариков кормить!

Так и с эффективностью космонавтики. Тот, кто говорит, что она не эффективна, не видит ничего, кроме цифрового выражения финансов.

— На мой взгляд, очень правильно рассматривать космонавтику как элемент культуры. Но здесь тоже срабатывает масштаб. У космонавтики он имеет цивилизационный порядок. Космонавтика столь крупна, что выпирает из привычных представлений о пространстве культуры — музеи, библиотеки, театры…

— Да, конечно. Когда Гагарин полетел в космос и люди стихийно выходили на улицы, они еще ощущали культурный масштаб события. Ведь не из-за технических же аспектов космического запуска люди пели и собирались на демонстрации?

— Интересно, что только в одной стране мира в космическом агентстве есть и отделение культуры — в Словении.

— Да, что-то они правильно сообразили. В космонавтике возникают задачи общечеловеческого плана.

Впрок ли урок?

— Ну, ладно. У нас партнеры по МКС многому научились. А мы? Чему мы научились у них?

— Каждый чему-то научился, но все вместе — нет! Потому что не произошло систематизации опыта. Знание только тогда полезно, когда система может адаптировать его к другой задаче, сделать рабочим инструментом. Не только авторефлексия должна быть (если в точности воспроизвести все условия, то тогда надо действовать так-то и так-то), но возможность приложить это знание к достижению новых результатов, может быть, совершенно в других областях.

Если бы кто-то задал установку — обобщить опыт взаимодействия, то за десять лет многое могли бы получить. А так в этом смысле мы время провели неэффективно.

Станция — всего лишь железка, рано или поздно сломается и будет затоплена, как «Мир». А что останется? Технические наработки? Да, конечно. А опыт взаимодействия? Его-то мы совершенно упускаем, хотя он может быть успешно использован и в других сферах.

А ведь станция — уникальная лаборатория, где постоянно идет замечательный культурологический эксперимент. Остается лишь подбирать и накапливать данные, которые появляются сами собой.

Мы все изучали друг друга. Разные системы, разные организации, разные подходы. И многое было непонятно: почему они действуют именно так, а не иначе?

Мы очень дикие в этих вопросах. Если другой делает что-то непонятно, значит, он дурак. Позвольте! Может, дурак тот, кому непонятно? Но, к сожалению, такова общая российская практика.

— Так что мы должны были перенять у партнеров?

— Мы могли бы научиться, во-первых, на их недостатках и неудачах, а во-вторых, на их преимуществах и успехах. В организации космической отрасли в первую очередь. В технологиях вряд ли мы могли многое перенять. У них совершенно иное устройство производственно-технологического комплекса.

— Но они-то у нас многое взяли (ты сам об этом говорил), несмотря на иные принципы организации.

— Они у нас действительно научились тому, как создаются и реализуются программы долговременных орбитальных станций. Не устройству станции как таковой, а именно как делается проект станции, как она поддерживается, обслуживается, насыщается прикладными программами.

Негативный опыт американцев со станцией «Фридом» в конечном счете сводится к тому, что у них не сошелся проект, как не сходится задача.

— Речь о сходимости в математическом смысле как сходимости функциональной последовательности к конечному пределу?

— Именно. Сходимость как метод решения. По мере приближения к решению возникают новые обстоятельства. Например, для нормальной работы некоего технического устройства требуется понизить температуру. Хорошо, давайте охладим его. Но для этого надо создать охлаждающую систему, которая, в свою очередь, требует дополнительной электроэнергии и отнимает место у какого-то другого важного прибора. Как все это увязать?

У американцев метод, видимо, был применен такой, что накапливал проблемы как снежный ком. На мой взгляд, это вызвано развитой бюрократией в их космонавтике и чрезмерной демократичностью в решении проблем на технических совещаниях. Обсуждать, конечно, необходимо, но кто-то должен сказать: «Будет так!».

— И все же они при своей бюрократичности успешно развивают свою космонавтику. В отличие от нас.

— Да, их не лихорадит и не бросает из стороны в сторону. На больших временных интервалах явно просматривается последовательность в решениях. Видимо, есть люди, которые успешно занимаются аналитической работой, все просчитывают и увязывают. Причем не только в космонавтике. Поэтому космонавтика США эффективно работает на другие отрасли. Вот этому-то нам и следовало бы поучиться.

— Но негативный сценарий, как я понял, уже запущен — учись, не учись…

— Тем более важно задуматься прямо сейчас. Все сценарии вероятностны. Кто знает, может, хорошо продуманное государственное решение, как импульс двигателя корабля, изменит траекторию движения нашей космонавтики?

Справка «Новой»
Тюрин Михаил Владиславович, летчик-космонавт России, Герой России, выполнил два космических полета на МКС (в 2001 и 2007 гг.).