«Был бы Келдыш, он сказал бы веское слово»

– Вчера исполнилось 100 лет со дня рождения Мстислава Всеволодовича Келдыша. Долгое время его работы были засекречены, в газетах он именовался не иначе, как главный теоретик космонавтики. В чем, на ваш взгляд, значение деятельности Келдыша для отечественной науки?

– Я могу сказать, что Мстислав Всеволодович действительно был великим ученым. Он внес колоссальный вклад в развитие науки. Как в ее фундаментальной части – это, прежде всего, математика, механика, – так и в области приложений тех математических методов, которыми он виртуозно владел, применительно к различных областям научно-технического прогресса.

В первую очередь это было развитие скоростной авиации: этим он занимался, будучи еще совсем молодым человеком. Тогда же были выполнены его выдающиеся математические работы. Далее было его самое непосредственное участие в становлении нашей ракетной техники: он был научным руководителем межконтинентальной крылатой ракеты «Буря», которая была способна нести атомный заряд.

Он внес колоссальный вклад в решение атомной проблемы, и неслучайно именно он был рекомендован нашими выдающимися физиками, которые занимались непосредственно этой проблемой, как тот человек, который может провести весь колоссальный объем расчетов.

Примите во внимание, что в тот период были совершенно примитивные вычислительные средства – это были, грубо говоря, арифмометры. Только чуть позднее появились первые электронные машины, которые обладали чрезвычайно малым быстродействием и незначительной памятью. Но Мстислав Всеволодович сумел сам те коллективы, которые он возглавил (в частности, в Математическом институте имени Стеклова Академии наук), нацелить таким образом, чтобы разрабатывать изящные математические алгоритмы и тем самым справиться с тем колоссальным объемом расчетов, которые нужно было выполнить. И неслучайно именно с его именем связывают становление вычислительной математики.

Ну и, наконец, совершенно огромная роль Келдыша в развитии космических исследований, космонавтики.

Это было великолепное творческое содружество Королева, которого называли главным конструктором космоса, и Келдыша, главного теоретика космонавтики.

Вы справедливо заметили, что долго время Келдыш в газетах именовался не иначе как «главный теоретик». Почему так? Дело в том, что в тот период, когда проходило становление космонавтики (а это середина 50-х годов и дальше), все развитие новой техники шло под покровом секретности. Руководство страны очень опасалось, что таких выдающихся ученых, как Королев и Келдыш, могут выкрасть из страны. Поэтому их реальные имена были закрыты. Это, конечно, очень досадно. Очень переживал Королев, в меньшей степени переживал (но все-таки переживал) Келдыш. Потому что отсутствие реального имени и отсутствие связей этого имени с нашими выдающимися космическими достижениями – и первым спутником, и полетом Гагарина, и лунными программами... Все это, конечно, нужно было совершенно открыто и ясно рассказывать людям. И, конечно, именно Келдыш заслуживал того, чтобы его называли как действительно просто человека, самым непосредственным образом сопричастного всем этим достижениям, а не скрывали под не очень ясным титулом «главный теоретик».

– Не кажется ли вам, что в силу такой секретности или каких-либо других причин столетие со дня рождения Келдыша праздновалось в России не так масштабно, как оно того заслуживает?

– Вы затронули очень больной вопрос, который я глубоко переживаю и переживают мои коллеги, которые действительно по-настоящему могут оценить роль Келдыша в развитии науки, в развитии очень многого из достижений нашей страны.

Он, конечно, заслуживал того, чтобы это событие было отмечено гораздо более масштабно, на федеральном уровне.

Я с огромным разочарованием прочитал в газете «Поиск» результаты социологического опроса, который показал, что роль Келдыша для страны очень значимой, общественно важной и престижной считает менее одного процента населения. Но ведь это не оправдание! Наоборот, страна должна гордиться своими выдающимися людьми.

Я считаю, что это достаточно близорукая политика, которая не позволила использовать это событие, чтобы лишний раз сказать о наших достижениях, о наших действительно гениальных ученых, которыми гордимся не только мы – которыми гордится мировая наука.

И как же можно было пропустить такое событие и лишний раз не вспомнить о том величии, которое эти люди создали для нашей страны?

– Вы работали с Келдышем. Каким он был человеком? Суровым, добрым, трудолюбивым?

– Мне почти 17 лет довелось работать очень близко с Мстиславом Всеволодовичем, почти ежедневно с ним контактировать, взаимодействовать, очень многое делать по его указаниям, предложениям. И я с полным правом называю себя его учеником, потому что от него я воспринял самое главное в науке и жизни. Это действительно великий учитель, великий человек, и для меня это было великое счастье – быть рядом с таким человеком много-много лет. Он был человек удивительный, многогранный. Это была, прежде всего, личность. Личность в очень емком понимании этого слова. Он был лидером, пользовался колоссальным авторитетом среди многих людей, многотысячных коллективов. К нему шли за советом, потому что его решение самых сложных вопросов отличали абсолютная объективность, беспристрастность, бескомпромиссность и, конечно, высочайшее чувство гражданской ответственности.

Он не боялся отстаивать свою точку зрения, защищая ее в том числе в самых верхних эшелонах власти.

Он внешне был достаточно суровым человеком, казался, может быть, даже жестким человеком, но на самом деле это был человек достаточно мягкий и доброжелательный. Особенно эти его качества раскрывались в неофициальной обстановке. Мне многократно приходилось бывать у него дома, обсуждать неформальные вопросы. Тогда он раскрывался еще одной великолепной гранью своей личности. Это был человек, обладавшей высочайшей духовностью. Эта духовность, настоящая черта русского интеллигента, была воспитана еще в семье, очень культурной семье, и очень многое ему привила его мать. Эти качества он пронес через всю жизнь. Он профессионально разбирался в живописи. Он очень любил музыку, в очень редкие часы досуга любил послушать любимые произведения Грига и Бетховена. Я всегда потрясался, как в одном человеке могло сочетаться столь многое.

Это, прежде всего, совершенно невероятный природный талант, помноженный на блестящее образование, полученное в школе Лузина, Чаплыгина, Лаврентьева.

Это совершено потрясающий организаторский талант, и эти его качества проявились, когда он почти 15 лет занимал высший научный пост в стране – президента Академии наук СССР. Все это сочеталось с потрясающей работоспособностью. Неслучайно люди, не только знавшие его достаточно близко, но просто наблюдавшие его деятельность, говорили, что, в отличие от других людей, у Келдыша в сутках не 24, а по крайней мере 25 часов.

Это был человек, который очень любил жизнь и был ответственным перед собой и всеми людьми, которые его окружали, и перед всей страной.

Я совершенно исключаю то, что он кончил жизнь самоубийством. То, что он ушел из жизни рано, связано с теми колоссальнейшими перегрузками, которые у него были на протяжении очень многих лет.

– Можно ли сказать, что во времена Келдыша наука в нашей стране была на одном уровне, а сейчас совсем на другом?

– Это трудно сравнивать, потому что сама наука шагнула далеко вперед. Это не то время, когда Келдыш двигал очень многие направления науки. Но повторяю: ему мы обязаны тем, что был создан дополнительно еще очень мощный научный фундамент, на котором до сих пор строятся многие направления современного знания. Конечно, к большому сожалению, внимание к науке сейчас не такое, какое было во времена Мстислава Всеволодовича.

Я, например, чрезвычайно обеспокоен тем, что недостаточно поддерживается фундаментальная наука.

А она является основой прогресса и благосостояния страны, хотя, может быть, многие результаты фундаментальных исследований не видны, не очевидны сразу. Но такая великая страна, как Россия, просто обязана быть на самых передовых рубежах современной науки. Я убежден, что, если бы был Келдыш, он, конечно, внес бы колоссальный вклад, сказал бы веское слово, чтобы действительно придать науке тот статус, который она по-настоящему заслуживает, и чтобы сделать ее настолько же авторитетной, как она была при его жизни, чему он, собственно, свою жизнь посвятил.