Реформа РАН – это несложно

Секреты успеха программы «Молекулярная и клеточная биология»
У нашей программы есть несколько основных принципов, которые изначально были заложены в ней. Во-первых, должны были выдаваться достаточно большие гранты, которые бы позволяли ученому получать самому и платить сотрудникам зарплату, которая более или менее соответствует западной зарплате, и закупать необходимое оборудование и реактивы для задуманных экспериментов. Мы добиваемся, чтобы аспирант получал 20–30 тыс. рублей, сотрудник – 40–60 тыс., руководитель – 90 тыс. рублей. Без этого, конечно, не будет нормальной работы. Кроме того, этот грант должен был выдаваться на достаточно длительное время – на пять лет. Ученый, который не видит своего завтрашнего дня, не может ставить и решать крупные задачи.

Второй вопрос – это как распределяются деньги, какие проекты поддерживаются. Все проекты в рамках программы делятся на три категории, в зависимости от этого отличаются подходы к решению вопроса о конкурсе. Первая – это чисто фундаментальные работы, по определению с непредсказуемым результатом. И здесь прежде всего играет роль не проект, который подает конкретный ученый, потому что можно задумать большой проект и ничего не сделать, а играет роль то, что данный ученый (точнее, данный коллектив: грант выделяется на коллектив) уже показал, что может делать фундаментальные работы высокого класса, то есть публикуемые в ведущих высокорейтинговых международных журналах.

Сейчас национальные журналы вообще не котируются – не только российские, но и немецкие, французские, японские и так далее.

Только опубликованные в международных журналах и на международном языке (которым сейчас, к сожалению, является английский, а не русский) статьи позволяют вывести работу на мировой уровень и служить репутации страны, имени ученого и коллектива.

У нас много говорят о том, что при распределении грантов нужна международная экспертиза. На самом деле она не нужна, потому что публикации в хороших журналах – это и есть международная экспертиза. Когда статья идет в высокорейтинговый журнал, то чем выше рейтинг, или импакт-фактор, тем в среднем выше требования, которые предъявляются к статьям. Чем выше рейтинг, тем более жестко идет экспертиза – и тем труднее опубликовать статью в таком журнале. Российским ученым это еще несколько более трудно, чем для ученых на Западе, но если работа опубликована, то это прямой показатель ее хорошего уровня. Для наших ученых, возможно, самые высокорейтинговые журналы не всегда достижимая цель: там очень велик политический фактор. Но в биологии в очень хороших журналах, где импакт-фактор равен 10–15, вполне можно публиковать достойные работы.

Таким образом, основанием выдачи гранта первого типа является уже доказанная продуктивность работы коллектива-соискателя. В рассмотрение берутся статьи, опубликованные за последние пять лет. Мы также оцениваем и вклад данного коллектива в работу: это видно по тому, какой автор и институт какое место занимает в заглавии работы. Вклад, по нашим правилам, может быть от 100% до 25% – по этому показателю мы пересчитываем импакт-фактор. Дополнительные показатели, идущие «вторым эшелоном», – это индекс цитирования, подготовка кадров и ряд других.

Вторая группа грантов – это тоже фундаментальные исследования, но так называемые «социально ориентированные», направленные на решение какой-то практически важной задачи, например вылечить рак. Конечно, при разработке такой тематики тоже нельзя предсказать результат: это тоже работа со значительной степенью риска. Но здесь требуется уже оценивать не только силу коллектива (по вышеописанной процедуре), но и проводить экспертизу важности и актуальности самого проекта, его масштабности, оригинальности, реалистичности.

Как подобрать экспертную комиссию? Кажется, что это нелегко: ведь все сильные ученые сами будут претендовать на гранты и, получается, должны сами себе проводить экспертизу. Мы избегаем этого очень просто: после того как создается список по продуктивности работы, мы автоматически срезаем верхний слой – самых сильных, (четверть или треть от общего числа победителей), которые сразу проходят по объективным показателям своей работы. Это заведомо сильнейшие – к ним никаких придирок быть не может. Они сразу, уже в первом туре, получают гранты, а для второго тура из них составляется экспертная группа, которая занимается оценкой проектов. Такая экспертиза применяется и для чисто фундаментальных работ: нужно отловить те исследования, авторы которых по каким-то причинам не смогли их хорошо опубликовать, но на самом деле делают очень хорошие исследования. Такие работы мы тоже стараемся не терять, отбирать с помощью экспертизы. С другой стороны, нужно отловить нечистых на руку претендентов. Например,

бывают ситуации, когда человек давно уже живет за границей, но публикуется от имени своего российского института, этим искусственно увеличивая его количественные научные показатели. Таким лабораториям мы грантов не даем.

Каждый проект подвергается пяти независимым экспертным оценкам: проект читают пять независимых друг от друга людей. Для социально ориентированных работ значимость такой экспертизы имеет столь же высокий вес, что и характеристика коллектива.

Есть и третья группа проектов, очень важная. Они оцениваются примерно теми же методами, но это – конкурс на новые группы.

Возможность создать свою научную группу впервые реализована у нас в программе и пока, насколько я знаю, до сих пор больше нигде не применяется.

Этот конкурс дает право любому молодому (правда, этот возраст пока установлен до 45 лет, я изначально предлагал 35) исследователю, который не имеет независимой позиции, но отличился сильными работами, причем был в них лидером, создать свою независимую научную группу. Грант выделяется лично человеку, коллектив создается с нуля. Такой человек имеет право договориться с любым академическим институтом, что, в случае победы на нашем конкурсе, ему предоставят в этом институте помещение, ставку и дадут возможность работать. Таким образом мы создаем новые научные подразделения. Сначала это новые группы. Затем, по истечении трех лет проекта, они могут получить новый грант – если хорошо отчитаются за эти три года, то еще на три года. После двух таких сроков они, как правило, становятся руководителями новых полноценных лабораторий. Этот вид конкурса открыт и для наших соотечественников на Западе. За все время существования программы – семь лет – мы поддержали по Центральному региону в среднем 90–100 лабораторий, среди них 37 новых групп. Из них отсеяли после первого срока шесть групп, то есть осталась значительная часть либо в виде новых групп, либо уже перешла в следующий ранг – самостоятельных лабораторий.

Это создание будущего нашей науки, омоложение науки.

Нужны ли нам возвращенцы?

Примерно треть руководителей новых групп – это возвращенцы, приехавшие с Запада, две трети – наши. Западные ребята неплохо вписываются. Тот же К. В. Северинов получил лабораторию по нашему проекту. Хотя у него осталась лаборатория в США, он выполняет наши правила: человек обязан работать в России 9 месяцев из 12. Это отличает нас от министерского гранта, который требует всего двух месяцев в России. Последнее просто смешно: мы сами создаем систему для откачивания из России кадров. После последнего сокращения бюджета РАН и нашей программы, «двухмесячники» получают более крупные гранты, чем руководители новых групп, в том числе вернувшиеся в Россию совсем, – это уже просто полный нонсенс.

Конкурс из зарубежных соотечественников на новые группы даже больше, чем из наших ребят. Мы выбираем тех соотечественников, уровень работ которых несколько выше наших: им все-таки легче публиковаться в рейтинговых журналах. Мы их принимаем, но без каких-либо привилегий.

Для нас абсолютно необходимым принципом является полная прозрачность.

На всех этапах все показатели, все результаты экспертизы вывешиваются в интернете. Каждый сам может проверить свои показатели, пересчитать, если вдруг техническая комиссия допустила ошибку. Есть и процедура апелляции. У нас для этого создан специальный контрольный совет – это академики из Сибири или из МГУ, которые не связаны с конкурсом по Центральному региону. Этот механизм работает: иногда апелляции неудачные, а иногда справедливые – вносятся исправления, и люди получают гранты.

В интернете висят и показатели тех, кто не получил гранты. Поэтому у нас небольшой конкурс: люди не подают гранты, если чувствуют, что «не тянут», что гранты не получат, а их низкие показатели потом будут общедоступны на сайте программы. Конкурс всего полтора коллектива на грант.

В целом

я стараюсь сделать систему такой, чтобы она работала автоматически, чтобы не было никакого влияния человеческого фактора.

Сейчас уже мы почти этого достигли. Единственный человеческий фактор – экспертиза, но она, я считаю, не вносит несправедливости: все-таки свое мнение высказывают независимо пять человек.

Я считаю, что именно так нужно выдавать гранты в большей части отделений. Очевидно, для других специальностей – для описательных или общественных наук, для литераторов – нужны другие показатели. Но наши показатели подходят как минимум для биологии, для химии, для физики, исключая те области, которые завязаны на крупные уникальные приборы, где работает большое число людей и для которых характерно групповое авторство, ну и, конечно, на секретные работы.

Что касается размеров гранта. Изначально у нас было четыре миллиона для лаборатории и два миллиона для новых групп. Сейчас, с инфляцией, нужно бы удвоить это финансирование, но в этом году его, наоборот, срезали на треть. Финансирование академии наук было сокращено на 10%, а академии нужно платить фиксированную зарплату людям – и она пошла по пути сокращения программ. И наша программа была сокращена, несмотря на свою уникальность, почти на треть. Это уже сразу привело к тому, что началась эмиграция. То, чего нам удалось избежать в последние годы, – мы могли удержать по крайней мере ту молодежь, что не нуждается в квартирах, – теперь стоит под угрозой полного краха.

Среди провинциальной молодежи отток особенно значителен – и это большая проблема.

Зачастую провинциальная молодежь теперь превосходит московскую: она неизбалованна, она более нацелена на науку, и она с удовольствием оставалась бы тут. Но из-за квартир многие вынуждены уезжать. В рамках программы мы могли помогать им снимать квартиры. В результате сокращения финансирования из лабораторий, которые поддерживала программа, уже эмигрировали как минимум шесть человек, которые были нам очень нужны, – хорошие сильные ребята. Это немало. Ученые – штучный товар. Кроме того, после сокращения на такие деньги вряд ли сможет приехать кто-то из-за рубежа.

Почему другие программы не работают по таким же принципам? Видимо, при прозрачности программ финансирование пойдет не в те руки, куда считают необходимым направить его координаторы. Мы стремимся отбирать сильнейших по независящим от нас критериям. Возможно, другие координаторы считают, что они и так знают, кто чего стоит. Я такую точку зрения слышал не раз.

Государство элементарно может стимулировать прозрачность программ. Если бы, например, оно поддержало нашу программу, не допустило ее сокращения, а наоборот, усилило – целевым образом – то для других программ это был бы стимул стремиться к прозрачности, к тому, чтобы все правила игры были известны и деньги получали бы самые сильные.